Сергей Нагаев - Владимир Ост. Роман
– Я?! Какую семью?
– Ну-ну, подумай. Или ты столько семей погромил, что всех не упомнишь?
– Ты на Галю и на Букера намекаешь?
– Ой, а ты сразу как бы и не понял! Она тебя генеральным сделала – просто так, что ли? И Букер тебя киллеру заказывал, об этом все в «Граунде» знают. А потом он из-за тебя развелся с ней. Кто чего разбил – на себя сначала в зеркало посмотри.
– Я им специально ничего не разбивал. Это так получилось. И Галя – это совсем другое дело, чем твой Кукин.
– Это чем же?
– Да тем, что я с ней больше не встречался, когда уже тебя полюбил.
– Это когда?
– Я тебе уже сто раз говорил. Как раз когда я в больнице после ножа валялся, тогда я и почувствовал, что кроме тебя мне никто не нужен. А ты продолжала… на два фронта…
– Ага, в больнице почувствовал. И поэтому тут же на медсестру переключился.
– Про медсестру я тебе тоже двести раз все объяснял. Так, все. Ты на мой вопрос все-таки ответишь, или, как всегда, будешь юлить?
– Какой вопрос, господи?
– Чем этот твой Кукин лучше? Простой, по-моему, вопрос. Чем он настолько лучше, что ты разбиваешь его семью, а меня, свободного, посылаешь?
– Да ничем он не лучше! – раздраженно сказала Русанова. – И никакую я семью не разбиваю, отстань. Я не за него выхожу, а за другого человека. Понятно? Тебе легче?
«Вообще-то, да, гораздо легче», – мысленно ответил Осташов. Несмотря на то, что сегодня его любовная драма виделась ему уже совсем не столь драматичной, чем это было еще вчера, Владимиру было приятно услышать, что он не проиграл поединок прямому сопернику. Мужская гордость – не последняя вещь в этом мире.
– Ответ принят, как говорят в телевикторинах. Тогда второй вопрос, – сказал он. – Почему ты еще давно не сказала мне, что любишь другого? Ты же видела, что я по-серьезному люблю тебя, что я жить без тебя не могу.
– Ты что, ни о чем другом спросить не можешь? Ну, господи, сколько можно выяснять отношения, а?
– И это все?
– Что все?
– Это все, что ты можешь ответить?
– Да, да, все! Я тебе уже сказала, что не хочу выяснять отношения, которых нет. Не хочу!
– Ладно. Второй ответ тоже принят. То есть, понятно, что ответить тебе нечего. Потому что честный ответ не будет тебя красить. А нечестный… ты, наверно, просто не успела придумать, да?
Анна вспыхнула.
– Так, короче, ты ответы на вопросы получил? Получил. Теперь иди. Всего тебе хорошего.
– Бог тебя за все это еще накажет, – весело сказал Осташов, подумав: «Что за бред я несу. Какой еще бог?» – и совсем уж неожиданно для себя добавил: – Причем гораздо быстрее, чем ты можешь себе представить. Пока. Я пошел. Только на дорожку в туалет зайду, ладно?
Надо руки помыть, раз уж есть возможность, решил Владимир. Пальцы левой руки в кармане давно уже были неприятно липкими. Не влажными, а именно липкими – значит, кровь если и идет, то по чуть-чуть, и сразу высыхает.
В туалете он провозился минут пятнадцать, может, больше. Засохшие бурые потеки на ладони отскребались с трудом. Потом он долго вымывал кровь из-под ногтей и застирывал платок, а тем временем рана снова стала сочиться, и Осташов принялся смывать свежую кровь, и не закончил, пока не добился наиболее идеального результата. А когда вышел, то увидел Анну.
Лицо ее пылало ненавистью. Она стояла напротив туалетной двери и, судя по всему, ждала его.
Позади нее находился некий седовласый господин. «Вот за него, что ли, она замуж собралась? Аньчик плюс дедуля равно любовь! – мелькнуло в голове Осташова. – На кой они здесь встали, она меня с ним познакомить решила?»
– Познакомьтесь! – сказала она господину и показала рукой на Владимира. – Вот мой сутенер. Сейчас он скажет, почем он меня сегодня продает. Ну, Володь, мы тебя внимательно слушаем.
У Осташова только что челюсть не отвисла.
– Ты чего? – спросил он Анну.
– Глухой, что ли? Тебя по-русски спрашивают: за сколько ты меня вот этому… мужчине отдаешь? Ну чего глаза вылупил? Давай-давай! Теперь твоя очередь на вопросы отвечать.
Владимиру ситуация стала надоедать.
– Что это за цирк?
– Какой же это цирк? – зло прошипела Русанова и глаза ее еще больше сузились. – Это наша жизнь.
– Ты можешь объяснить, в чем дело?
– Нет! Я у тебя хочу спросить: в чем дело? Почему, твою мать, кто-то должен считать меня проституткой?
– В смысле, э-э… кто… кем считать?
– Осташов! Мне нужен просто ответ: по-че-му? Будь хоть на секунду мужиком и просто скажи – мне любопытно: за что?!
– Что «за что»? Ты нормально можешь говорить?
– Я говорю нормально. Это ты ненормальный. Гад! – она помотала головой и выдохнула. – Ну и гад! Отомстил, да? «Бог тебя накажет»! Еще бога вспоминать совесть позволяет. Я от тебя не отстану, пока не ответишь. Давай!
– Так, ну ладно, отвечаю: я не знаю, о чем ты говоришь. И мне этот ор уже надоел, – сердито сказал Осташов и глянул на седого мужчину. – Короче, мне здесь больше делать нечего!
Однако при этих словах Владимир и с места не тронулся. Он с усмешкой быстро осмотрел с головы до ног седого мужчину, который все стоял рядом и улыбался смущенной улыбкой, и сказал:
– У тебя, Ань, вкус еще хуже, чем я думал. Совет вам да любовь, ха-ха, молодые! – а сам подумал: «Что за бред тут происходит? Почему это я вдруг стал сутенер? И почему я должен продавать Аньчика ее же хахалю, этому старому пердуну?»
– И это все?
– Что все?
– Это все, что ты можешь ответить?
– Да. А что я еще могу сказать?
– Ладно. Как ты говорил? Ответ принят? Хорошо, твой ответ тоже принят.
– Слушай, Ань, я реально не в курсе, о чем тут вообще речь. Ты мне объяснять ничего не хочешь? Не хочешь. Ну и ладно. Раньше тебе было неинтересно отвечать на мои вопросы, а теперь – мне тоже неинтересно. Ты же, помнится, давно как бы хотела, чтобы ты была мне по барабану, как и я тебе. Ну вот и радуйся: теперь все, как ты хотела. Ты мне по барабану. Я пошел.
– Да нет уж! – сказала Русанова, схватив его за пораненную руку. – Теперь уж лучше я отсюда пойду, а ты оставайся и пей кофе, сволочь!
Она быстро сунула что-то ему в руку (на ощупь – какую-то брошюрку), однако сразу не ушла, а пару секунд поколебалась, сжимая губы и, похоже, что-то для себя решая. «Пощечину мне хочет влепить?» – угадал Владимир и тут же приготовился перехватить ее руку. Но Анна руку на него не подняла. Лишь посмотрела с презрением, резко развернулась и скорым шагом направилась к выходу.
Осташов ровным счетом ничего не понимал. Что означает вся эта идиотская сцена? Он бросил мгновенный взгляд на обложку книжицы, оказавшейся в его руке. Название было почему-то не на русском. Кажется, на английском языке. Единственное слово, которое бросилось ему в глаза (благодаря своей всемирной универсальности), было слово «Sex». Изучать остальные слова Владимир не стал.
Судя по кривоватой улыбке седого «жениха», тот тоже пребывал в недоумении по поводу возникшего спора.
– Что происходит? – спросил он на английском языке Осташова, который с изумлением переводил взгляд с него, на удаляющуюся Анну и обратно. – Почему ваша девушка так рассердилась?
Из слов иностранца (а это, как сообразил Владимир, был иностранец) он понял только словосочетание «your girl».
«Вообще-то это вроде не моя „girl“, – хотел сказать Осташов, – а твоя». Но он не мог сходу грамотно сказать эту простенькую фразу по-английски, и запнулся. И сразу передумал что-либо говорить ему и опустил, наконец, более долгий взгляд на тоненькую книжицу.
На обложке было написано крупно: «Sex-tourism», и чуть ниже шрифтом помельче: «In Moscow with love».
– Извините, мне нужно идти, – вновь на английском сказал иностранец и взялся за брошюрку.
– Это она мне дала, а не вам, – сказал Осташов и потянул книжку к себе, оставив иностранца ни с чем.
Не думая о приличиях, Владимир отвернулся от собеседника (чтобы тому стало предельно ясно, что разговор окончен) и принялся не спеша переворачивать страницы.
Вначале шла какая-то статья на английском. Осташов наискосок просмотрел текст. Читать было бесполезно, он бы все равно ничего не понял. Лишь в одном месте его взгляд споткнулся о выделенные полужирным шрифтом слова, которые являлись транскрипцией русских фраз. Среди них была, к примеру, и такая: «Mne nraviatsia ruskie beriozi». А дальше началось кое-что поинтереснее. Дальше все страницы были сплошь заполонены фотографиями обнаженных женщин, рядом с которыми помещались номера телефонов и московские адреса. Около некоторых значилось: «Sauna, massage». Владимир стал переворачивать по нескольку страниц разом, и быстро выяснилось, что до конца книжицы идет уже только иллюстрированная информация о московских борделях. Наметанным глазом художника Осташов заметил попутно, что свет и тени на лицах девиц располагались иначе, чем на их телах. Вывод напрашивался сам собой: фотомонтаж. Впрочем, головы были приторочены к телесам довольно ладно, неизвестный мастер, похоже, следил за тем, чтобы положения туловищ соответствовали углам поворотов голов.
